Сфорца утвердились в городе, когда отец Лодовико, Франческо Сфорца, захватил власть после крушения династии Висконти. Чтобы укрепить свои позиции, Лодовико решил воздвигнуть конную статую Франческо великого человека, основателя новой династии, надеясь, что таким образом подданные поверят в законность его власти. Поручение, данное Леонардо, считалось очень важным и ответственным. Однако герцог платил художнику либо очень мало, либо вовсе не платил; сбережения Леонардо таяли, и он вынужден был взяться за выполнение других заказов вместе с художником Амброджо да Предисом.

    Леонардо продолжал засыпать Лодовико своими идеями. В 1484 — 1485 годах чума унесла около пятидесяти тысяч жизней миланцев. Леонардо считал, что причина тому — перенаселенность и страшная грязь: всюду кучи отбросов, солнечный свет едва проникает в узкие улочки. Художник предложил герцогу построить новый город, который будет состоять из десяти районов, по тридцать тысяч жителей в каждом. В каждом районе должна быть своя канализация. Улицы предполагалось делать широкими, ширина самых узких должна была равняться средней высоте лошади. (Несколько столетий спустя Государственный совет Лондона признал предложенные Леонардо пропорции идеальными и отдал приказ следовать им при разбивке новых улиц.) Леонардо также предложил систему двухуровневых городских дорог: верхний уровень — для пешеходов, нижний — для движения экипажей. Лестницы, соединяющие оба уровня, предполагалось делать винтовыми, с площадками для отдыха. Если бы Сфорца взглянул на новаторские городские планы Леонардо, он, без сомнения, лишь пожал бы плечами.

    Сфорца использовал таланты Леонардо только применительно к дворцовым развлечениям. Современному человеку может показаться дикостью разбазаривание гения по пустякам, однако сценография в те времена входила в компетенцию художника и оставалась в таком качестве до конца XVIII столетия, когда она выделилась в отдельную профессию. Сам Леонардо обожал этот род деятельности. В 1490 году Лодовико женил двадцатилетнего Джана Галеаццо на Изабелле Арагонской, внучке неаполитанского короля. Ради такого события Леонардо подготовил фантастическое представление. В одном из залов дворца он сконструировал огромную гору с расселиной, прикрытой занавесом. Когда занавес открывался, становились видны небеса с двенадцатью знаками Зодиака. Каждая планета имела образ древнеримского божества, имя которого носила. Под музыку появлялись три Грации и семь Добродетелей, которые восхваляли невесту.

    Завоевав расположение Сфорца, Леонардо начал выступать при дворе не только как лютнист и певец, но и как декламатор сатир, баллад и «пророчеств», которые он сочинял сам. В выборе тем и идей он был немало стеснен, так как вынужден был развлекать людей определенного уровня. (Юмор в эпоху Возрождения был не слишком тонок; выразительным примером тому может служить рассказ, который Леонардо нашел столь уморительным, что даже записал его в свой дневник: у одного художника были очень некрасивые дети, а картины он рисовал прекрасные. Когда ему сказали об этом, он ответил, что рисует свои картины днем, а детей делает ночью.)

    «Пророчества» Леонардо на самом деле были загадками, их название содержало отгадку. «Появится множество общин, члены которых спрячутся со своими детьми в мрачных пещерах и там смогут пропитать себя и свои семьи в течение долгих месяцев, обходясь без света, искусственного или природного». После того как двор пытался отгадать загадку, Леонардо сообщал название: «Муравейники».

    Некоторые из его «пророчеств», без сомнения, никогда не были произнесены вслух. Известно, что Леонардо критиковал церковь, однако, какими бы свободными ни были нравственные понятия в его дни, все равно не следовало терять бдительности. Возможно, Леонардо сочинял такие «пророчества» для себя: «Великое множество людей начнут торговать публично и беспрепятственно очень дорогими вещами, без разрешения на то хозяина этих вещей. Вещами, которые никогда им не принадлежали и над которыми они никогда не имели власти. И человеческое правосудие не будет препятствовать этому»..Название: «О торговле раем».

    В то время, когда он был вовлечен во фривольные развлечения двора, в его заметках появляется мысль о быстротекущем времени: «Речная вода, которую ты осязаешь рукой, является последней, которая уже утекает, — писал он, — и первой, которая только примчалась; то же происходит и со мгновениями времени».

    В другом месте он вопрошает: «О Леонардо, почему так много страданий?» Очевидно, его одолевали приступы меланхолии. Сфорца начал платить ему больше, и у него появилась возможность продолжать свои научные занятия. Он изучал затмение солнца и замечал, что, чтобы наблюдать солнце без ущерба для зрения, следует смотреть на него через булавочные проколы в листе бумаги. В 1490 году Сфорца отправил Леонардо в Павию, чтобы последовать его совету о строительстве там церкви; Леонардо провел в Павии шесть месяцев, работая в знаменитой городской библиотеке, пока Сфорца не призвал его обратно в Милан для устройства очередного празднества. Поводом послужило двойное свадебное торжество: Лодовико, несмотря на то что был без ума от своей любовницы Цецилии Галлерани, решил, что с политической точки зрения для него будет мудро жениться на пятнадцатилетней Беатриче д'Эсте, герцогине Бари; в то же самое время он устроил брак своей племянницы Анны Сфорца с братом Беатриче Альфонсо.

    Когда празднество завершилось, Леонардо снова обратился к исследованиям, которые его в высшей степени занимали. Именно на годы жизни в Милане приходятся его первые пространные записи, вместе с живописью составляющие главное его наследие. Во Флоренции он сделал несколько сопутствуемых примечаниями набросков, а в Милане начал записывать обо всем, что его интересовало, в произвольном порядке, поставив тем будущих исследователей перед неразрешимыми загадками. Он вел свои записи до конца жизни, перемежая свои мысли чужими, так что в конце концов у него получилась некая свободно построенная энциклопедия с перепутанными страницами. Он надеялся привести все в систему, как гласит одна примечательная запись 1508 года: «Эга книга станет справочником. Она сложилась из множества страниц, которые я в нее вписал, надеясь впоследствии привести все в порядок... Верю, что, прежде чем закончу ее, я должен буду приводить ее в порядок множество раз, и поэтому, о Читатель, не проклинай меня за то, что интересующих меня предметов слишком много, а память не в состоянии удержать их все...»

    Леонардо начал писать свой «Трактат о живописи» в Милане, как свидетельствуют, по просьбе Сфорца, который пожелал узнать, какое из двух искусств — скульптура или живопись — более благородно. Но Леонардо, как часто с ним случалось, не довел своего замысла до конца; он все еще продолжал исправлять свой «Трактат» даже перед смертью. Он постоянно прерывал работу над ним ради других занятий, и особенно ради изобретательства: сконструировал машину для производства напильников, затем прокатный стан, затем станок для выделки сукна, который вдвое увеличивал производительность труда. Однако Лодовико по-прежнему не обращал на его изобретения никакого внимания. Вместо этого он потребовал от великого человека, чтобы тот устроил во дворце ванну для жены Джана Галеаццо.

    И ногда Леонардо мечтал о том, чтобы разбогатеть, и доверял свои мысли бумаге с поистине мальчишеским чувством. Массовое производство тогда еще никому и не снилось, а он изобрел машину для шлифования игл, которая работала с удивительной скоростью и в которой шлифовальное колесо вращалось с помощью кожаных ремней. «Завтра утром, 2 января 1496 года, я испробую широкие ремни, — писал он. — 100 вращений в час умножаем на 400 игл, получаем 40 000 игл за час, а за двенадцать часов — 480 000. Пусть будет 400 000, что по 5 сольди за тысячу даст 20 000 сольди, а в лирах получится 1000 в день... А если работать двадцать дней в месяц, то общая сумма составит 60 000 дукатов». Ничего из этого не вышло.

    Леонардо изучал работу человеческого тела точно так же, как работу машин. Он уже получил некоторый опыт в анатомии во Флоренции, где, очевидно, бывал в анатомическом театре. Художники Возрождения интересовались анатомией как вспомогательным средством для правильного представления о человеческом теле. Такие художники, как Поллайоло, сами производили резекцию трупов, обнажая мускулы, которые их единственно интересовали. Очень немногие вскрывали черепную коробку, грудную клетку или брюшную полость. Ранний интерес Леонардо к анатомии был не больше, чем у Поллайоло, однако направление его ума было таковым, что он всегда шел в глубину: узнав однажды, как работает какая-то вещь, он стремился узнать, почему она устроена так, а не иначе. И к анатомии он начал подходить не только с прикладной целью.

    Добывание объектов для анатомирования представляло большие трудности. Анализируя рисунки Леонардо раннего миланского периода, современные врачи пришли к выводу, что единственным материалом, имевшимся в его распоряжении, была человеческая голова — очевидно, это была голова обезглавленного преступника, — и нога, вероятно, потерянная в сражении.